Сорок первый - год потерь и страха

Заревом кровавым пламенел..

Двух парней в растерзанных рубахах

Выводили утром на расстрел.

Первым шёл постарше, темно-русый,

Всё при нем: и силушка, и стать,

А за ним второй - пацан безусый,

Слишком юный, чтобы умирать.

Ну, а сзади, еле поспевая,

Семенила старенькая мать,

О пощаде немца умоляя.

"Найн, - твердил он важно,- растреляйт!"

"Нет! - она просила, - пожалейте,

Отмените казнь моих детей,

А взамен меня, меня убейте,

Но в живых оставьте сыновей!"

И ответил офицер ей чинно:

"Ладно, матка, одного спасайт.

А другого расстреляем сына.

Кто тебе милее? Выбирай! "

Как в смертельной этой круговерти

Ей сберечь кого-нибудь суметь?

Если первенца спасёт от смерти,

То последыш - обречён на смерть!

Зарыдала мать, запричитала,

Вглядываясь в лица сыновей,

Будто бы и вправду выбирала,

Кто роднее, кто дороже ей?

Взгляд туда-сюда переводила...

О, не пожелаешь и врагу

Мук таких! Сынов перекрестила.

И призналась фрицу: "Не могу!"

Ну, а тот стоял, непробиваем,

С наслаждением нюхая цветы:

"Помни, одного - мы убиваем,

А другого - убиваешь ты".

Старший, виновато улыбаясь,

Младшего к груди своей прижал:

"Брат, спасайся, ну, а я останусь, -

Я пожил, а ты не начинал".

Отозвался младший: "Нет, братишка,

Ты спасайся. Что тут выбирать?

У тебя - жена и ребятишки.

Я не жил, - не стоит начинать".

Тут учтиво немец молвил: "Битте, -

Отодвинул плачущую мать,

Отошёл подальше деловито

И махнул перчаткой, - расстреляйт!"

Ахнули два выстрела, и птицы

Разлетелись дробно в небеса.

Мать разжала мокрые ресницы,

На детей глядит во все глаза.

А они, обнявшись, как и прежде,

Спят свинцовым беспобудным сном, -

Две кровинки, две её надежды,

Два крыла, пошедшие на слом.

Мать безмолвно сердцем каменеет:

Уж не жить сыночкам, не цвести..

"Дура-матка, - поучает немец, -

Одного могла бы хоть спасти".

А она, баюкая их тихо,

Вытирала с губ сыновних кровь...

Вот такой, - убийственно великой, -

Может быть у матери любовь.