Мария услышала короткую автоматную очередь. Хрипло заголосили женщины. Лающими голосами закаркали немцы. Толпа хуторян стала удаляться и скрылась за вершиной холма. На Марию навалился липкий, холодный страх. "Это Саню убили", - молнией обожгла ее страшная догадка. Она подождала немного, прислушалась. Человеческих голосов нигде не было слышно, только где-то в отдалении глуховато постукивали пулеметы. "Может, Саня живая? - подумала Мария. Может, ее только ранили и она,

бедненькая, лежит на дороге, истекает кровью?" Выйдя из гущины кукурузы,

Мария осмотрелась. Вокруг - никого. По холму тянулся пустой затравевший

проселок. Хутор почти догорел, лишь кое-где еще вспыхивало пламя, да над

пепелищем мельтешили искры. Прижимаясь к меже на краю кукурузного поля,

Мария поползла к тому месту, откуда, как ей казалось, она слышала крик

Сани и выстрелы. Ползти было больно и трудно. На меже сбились согнанные

ветрами жесткие кусты перекати-поля, они кололи коленки и локти, а Мария

была босиком, в одном старом ситцевом платье. Так, раздетой, она

минувшим утром, на рассвете, убежала с хутора и теперь проклинала себя

за то, что не взяла пальто, платок и не надела чулки и туфли. Саню она нашла там, где и думала. Девочка лежала, распростертая, в кювете, раскинув худые руки и неудобно подогнув под себя босую левую ногу. Еле различая в зыбком мраке ее тело, Мария прижалась к ней, щекой ощутила липкую влажность на теплом плече, приложила ухо к маленькой, острой груди. Сердце девочки билось неровно: то замирало, то колотилось в порывистых толчках. "Живая!" - подумала Мария. Оглядевшись, она поднялась, взяла Саню на руки и побежала к спасительной кукурузе. Короткий путь показался ей бесконечным. Она спотыкалась, дышала хрипло, боясь, что вот сейчас уронит Саню, упадет и больше не поднимется. Уже ничего не видя, не понимая, что вокруг нее жестяным шелестом шумят сухие стебли кукурузы, Мария опустилась на колени и потеряла сознание... Очнулась она от надрывного стона Сани. Девочка лежала под ней, захлебываясь от заполнившей рот крови. Кровь залила лицо Марии. Она вскочила, подолом платья протерла глаза, прилегла рядом с Саней, приникла к ней всем телом. - Саня, деточка моя, - шептала Мария, давясь слезами, - открой глазки, дите мое бедное, сиротиночка моя... Открой свои глазоньки, промолви хоть одно словечко... В груди у Сани хрипело, хлюпало, клокотало. Поглаживая ладонью

детские, с угловатыми колонками ноги девочки, Мария с ужасом

почувствовала, как холодеют под ее рукой узкие ступни Сани.

- Прокинься, деточка, - стала молить она Саню. - Прокинься,

голубочка... Не умирай, Санечка... Не оставляй меня одну... Это я с

тобой, тетя Мария. Слышишь, деточка? Мы же с тобой только двое остались,

только двое... Саня умерла на рассвете. Как ни старалась Мария согреть смертельно раненную девочку своим телом, как ни прижималась к ней горячей своей грудью, как ни обнимала ее - ничего не помогло. Похолодели Санины руки и ноги, замолкло хриплое клокотание в горле, и вся она стала застывать. Мария закрыла Сане чуть приоткрытые веки, сложила на груди исцарапанные, со следами крови и лиловых чернил на пальцах, одеревеневшие руки и молча села рядом с мертвой девочкой. Сейчас, в эти минуты, тяжкое, неутешное горе Марии - смерть мужа и малого сына, два дня назад повешенных немцами на старой хуторской яблоне, - как бы уплыло, заволоклось туманом, сникло перед лицом этой новой смерти, и Мария, пронзенная острой внезапной мыслью, поняла, что ее горе только невидимая миру капля в той страшной, широкой реке горя людского, черной, озаренной пожарами реке, которая, затапливая, руша берега, разливалась все шире и шире и все быстрее стремилась туда, на восток, отдаляя от Марии то, чем она жила на этом свете все свои недолгие двадцать девять лет...