-А что самое страшное на войне? Артналет, бомбежка, атака? Гибель товарищей? Что? Ты никогда не рассказываешь о войне!

Молчит. Я слышу, как в груди его хрипит, он тяжело дышит. У него нет одного легкого – ранение разрывной пулей, операция и удаление легкого, вернее того, что от него осталось.

Он не смотрит на меня, пальцы руки скребут по столу, нашаривают стакан, в который мы разлили остатки водки. Он залпом выпивает содержимое, и опять не глядя на меня, нашаривает корочку хлеба и занюхивает выпитое. Я вижу его склоненную голову, гляжу на редкие, не седые, а какие-то пегие волосы и у меня сжимается сердце от жалости к нему, больному, старому и немощному. Зачем я задал этот вопрос, зачем мучаю его? Черт меня дернул, дурака! Выпитая водка язык развязала, некстати! Идиот я!...Но, мы не виделись полтора года, как было не выпить за встречу?!

-На войне все страшно! И артналет, и бомбежка и гибнущие с тобой рядом! – глухо говорит он. – К этому привыкнуть нельзя, но смириться с неизбежным можно. И нужно. По другому никак!

Слова его падают медленно, словно тяжелые капли воды в пустое ведро…

-Самое страшное – видеть глаза солдата, которому ты приказываешь умереть! Надо смотреть ему в глаза, опускать свои глаза нельзя! Это не то что идти в атаку – там смотреть каждому в глаза не получится. Атака – жребий! Кому суждено - будет ранен или сразу убит. Бомбежка и прочее все – тоже жребий. Кому как суждено. А вот приказать умереть…здесь и сейчас…это страшно.

К-как это? – заикнувшись от неожиданности спрашиваю я.

Он молчит и я снова слышу хрипение в его груди. Голову он так и не поднял.

-Не помню!

-Что не помнишь?

-Ни фамилию не помню, ни лица…Только его глаза! Господи, они всю жизнь на меня смотрят! Даже во сне их вижу!

Не понимаю! – говорю я машинально.

-Танк на нас шел. Отбиться нечем – гранат нет. Приказываю солдату взять мину противотанковую – остановить танк. В глаза ему смотрю. Прямо в глаза! Лицо его сереет, а глаза…Не знаю, как сказать…Страшно это! Видеть страшно...

-Остановил? – задаю я идиотский вопрос, хотя не следовало бы задавать…

-Под гусеницы бросился.

Он опять замолкает, обхватывает лицо руками. Мы молчим.

-А по-другому никак нельзя было? – решаюсь нарушить молчание.

Он отнимает от лица руки, и смотрит мне прямо в лицо, первый раз с того момента, как я задал свой глупый вопрос.

Я вижу его старческие, поблекшие от времени глаза, которые вдруг наливаются силой, становятся СТАЛЬНЫМИ И БЕСПОЩАДНЫМИ...Видимо, такими они и были там, в бою.

-Никак! – тяжело говорит он.

Его взгляд давит на меня, словно вонзается в мозг. Чтобы не видеть этих глаз, я виновато опускаю голову.

Это мой отец.