Сорок первый-год потерь и страха

Заревом кровавым пламенел...

Двух парней в растерзанных рубахах

Выводили утром на расстрел.

Первым шёл постарше, тёмно- русый,

Все при нём: и силушка и стать,

А за ним второй- пацан безусый,

Слишком юный, чтобы умирать.

Ну, а сзади, еле поспевая,

Семенила старенькая мать,

О пощаде немца умоляя.

«Найн,- твердил он важно,-расстреляйт!»

«Нет!-она просила,-пожалейте,

Отмените казнь моих детей,

А взамен меня, меня убейте,

Но в живых оставьте сыновей!»

И ответил офицер ей чинно:

«Ладно, матка, одного спасайт.

А другого расстреляем сына.

Кто тебе милее? Выбирайт!»

Как в смертельной этой круговерти

Ей сберечь кого- нибудь суметь?

Если первенца спасёт от смерти,

То последыш- обречён на смерть.

Зарыдала мать, запричитала,

Вглядываясь в лица сыновей,

Будто бы и вправду выбирала,

Кто роднее, кто дороже ей?

Взгляд туда-сюда переводила....

О, не пожелаешь и врагу

Мук таких! Сынов перекрестила.

И призналась фрицу:«Не могу! »

Ну, а тот стоял, непробиваем,

С наслаждением нюхая цветы:

«Помни, одного- мы убиваем,

А другого- убиваешь ты».

Старший, виновато улыбаясь?

Младшего к груди своей прижал:

«Брат, спасайся, ну, а я останусь, -

Я пожил, а ты не начинал».

Отозвался младший:«нет, братишка,

Ты спасайся. Что тут выбирать?

У тебя- жена и ребятишки.

Я не жил,- не стоит начинать».

Тут учтиво немец молвил:«Битте,-

Отодвинул плачущую мать,

Отошел подальше деловито

И махнул перчаткой,- расстреляйт!»

Ахнули два выстрела, и птицы

Разлетелись дробно в небеса.

Мать разжала мокрые ресницы,

На детей глядит во все глаза.

А они, обнявшись как и прежде,

Спят свинцовым беспробудным сном,-

Две кровинки, две её надежды,

Два крыла, пошедшие на слом.

Мать безмолвно сердцем каменеет:

Уж не жить сыночкам, не цвести...

«Дура- матка,- поучает немец,-

Одного могла бы хоть спасти».

А она, баюкая их тихо,

Вытирала с губ сыновних кровь...

Вот такой,- убийственно великой,-

Может быть у Матери любовь.