Если ты есть, что ж не слышишь их, Господи? -

Этих молитв и отчаянья страшного?

..............

В грязном бараке, пропитанном копотью,

Лёжа на нарах холодных, некрашеных,

Женщина в муках рожала ребёночка, 

Страстно моля акушерку усталую:

- Вы малыша оберните в пелёночку -

В ту, что за хлебную пайку достала я...

Печь холодна. На воде тонкой плёнкою

Лёд; рядом с вёдрами – мёрзлые лужицы.

- Ты погоди со своими пелёнками. 

Ты хоть способна, как следует, тужиться?

Тело совсем околело. Синюшное.

(С виду скелет, лишь обтянутый кожею.)

Но роженИца такая послушная! –

Всё ж совершает почти невозможное.

.....

Здравствуй, малыш, - свет мой, радость громадная!

Лучик надежды для мамы измученной!

Но с акушеркой творится неладное:

Что же такого сказать ей поручено?

Женщине чудится? Бредит с усталости?

Что за слова ей послышались странные?  

Чей это номер объявлен безжалостно

Вдруг подоспевшей нацистской охраною?

Номер. Не имя! Лишь цифры безликие.

Номер. Ни буквы. И даже не прозвище.

Номер. Под хохот и выкрики дикие. 

Номер. Звучит приговором чудовищным.

И акушерка, с бессвязными фразами

Грязной бумаги кусок (не пелёночку!)

Ей подаёт: - Рапортфюрер... Приказано... 

Сжечь...В крематории...Жалко ребёночка... 

..... 

Сколько страданий судьбою завещано!

Лагерь Освенцим. Такая история:

В нём, изнурённая родами, женщина

Грязный кулёчек несёт к крематорию.

Пепел в душе. Пепел в воздухе. Стелется  

Серым ковром под ногами усталыми.

Белые губы беззвучно шевелятся: 

Мама баюкает дитятко малое. 

«Спи, моя крошечка... Спи, мой котёночек...

Мама споёт тебе песенки разные. 

Ты уж прости, что лежишь не в пелёночке.

Эта бумага и впрямь очень грязная...»

Так и шагала до блока соседнего. 

Так и баюкала – до крематория... 

....................

Та акушерка всю жизнь, до последнего, 

Будет носить в себе эту историю.