Их растеляли на рассвете, когда ещё белка мгла

Там были женщины и дети и эта девочка была,

Сперва велели им раздеться и встать затем ко рву спиной,

Но прозвучал, вдруг, голос детский, наивный чистый и живой: Чулочки тоже снять мне, дядя,

Не обсуждая не браня, смотрели прямо в душу глядя, трёхлетней девочки глаза.

-Чулочки тоже, и смятенье на миг эсессовец обьят,

Рука сама с собой с волнением, вдруг опускает автомат.

Он словно скован взглядом синим.

И кажется, он в землю врос,

Глаза как у моей дочурки, в смятенье сильном произнёс.

Охвачен он невольно дрожью, проснулась в ужасе душа,

Нет, он убить её не может, но дал он очередь спеша.

Упала девочка в чулочках, снять не успела, не смогла

Солдат, солдат, что если б дочка, вот здесь, вот так, твоя легла.

Ведь это маленькое сердце пробито пулею твоей,

Ты человек, не просто немец или ты зверь среди людей.

Шагал эсесслвец угрюмо, с земли не поднимая глаз,

Впервые может эта дума в мозгу отравленном зажгла б.

И всюду взгляд струится синий, и всюду слышится опять.

И не забудется поныне,

Чулочки, дядя, тоже снять?