«Иван» (поэма) 

Автор: Геннадий Серебряков 

1. Он даже был красив, наверно, 

Голубоглаз и белокур – 

Тот немец, что пришёл в деревню 

До русских баб и русских кур. 

Пилоткой пот со лба утёр он, 

Шагал улыбчивый, не злой – 

Спокойный. Бронетранспортёры 

Темнели за его спиной. 

Метался женский голос: 

- Лидка – а! 

Ну где же ты? А ну – домой!.. 

Бежала к старенькой калитке 

Девчонка с русою косой. 

Глаза, нацеленные метко, 

Её настигли на пути. 

О – о Шёнес русиш медхен!.. 

И жестом приказал идти. 

Он шёл, насвистывая тонко. 

Тот немец долго не мудрил, 

Остановил её у стога 

И бросил на траву мундир… 

И над испуганной, босою 

Победу одержал солдат. 

И рядом с русою косою 

Светился тускло автомат. 

2. Ах, Лидка, Лидка – 

Сиреневый рассвет. 

Цвела твоя улыбка, 

Теперь улыбки нет. 

Как лебеди, точёные 

Две руки. 

А под глазами чёрные, 

Как ночь круги. 

Ах, только бы забыться, 

Жизнь не мила. 

Хотела утопиться – 

Река не приняла. 

Ох, мамочка, мама! 

Лучше смерть. 

Как в глаза людям 

Я буду смотреть? 

Не хочу я жить, 

Ну нисколечко! 

Ты прости меня, суженный, 

Прости, Колечка!.. 

А мать всё молиться 

И шепчет: - Гады!.. – 

А Лидке: - Доченька, 

А жить – то надо… 

3.Фронт уходил опять на Запад, 

Туда, за гулкий, дымный шлях. 

Лишь трупный сладковатый запах 

Ещё клубился на полях. 

Весна шагала без опаски 

Вершить извечные дела. 

В простреленной, рогатой каске 

Гнездо малиновка вила. 

И над израненной равниной 

Ещё не паханой земли 

Летели вытянутым клином 

Не самолёты – журавли. 

И над деревнею, как леший, 

 Сбивая с тощих крыльев пух,  

Горланил чудом уцелевший, 

Войной не съеденный петух… 

А Лидка, молча, разрешалась, 

Лишь губы в кровь кусала зло. 

Холодным потом орошалось 

Её высокое чело. 

Глаза, как искры, потухали, 

А рядом хлопотала мать, 

Чтоб в полотенце с петухами 

Новорождённого принять. 

Упругий ветер в окна бился, 

Упрямо травы лезли вверх. 

Срок подошёл – и он явился, 

Родился новый человек. 

4. Родился он незваным, 

Как боль самой земли. 

И мальчика Иваном 

По – русски нарекли. 

Тают злые льдинки 

В глазах усталой Лидки. 

И горькая улыбка 

Губы развела. 

- Ох, мамочка, мама! 

Какой – никакой, 

Ох, мамочка, мама, 

А всё таки – мой. 

Голубенький, слабый, 

И голенький… 

Ты прости, мой суженный, 

Прости, Коленька!.. 

А Коля – он простил бы, 

А Коля – он бы понял… 

Но прорастают травы 

Сквозь Колины ладони. 

5. Мальчишка рос. 

Не крепкий и не хрупкий. 

Болел желтухой. Падал без числа. 

Носил штаны из довоенной юбки, 

Которую соседка принесла. 

Дразнил кота, 

Строгал ружьё из палки. 

В день Первомая ел однажды мёд. 

А в сорок пяток спрашивал: 

А папка 

Наш почему с войны всё не идёт? 

Он рос. Через заборы прыгал ловко. 

В карманах гильзы звонкие таскал. 

И горько плакал, оттого что Вовка 

Его фашистом как – то обозвал. 

И в первый раз с серьёзностью недетской, 

С каким – то содроганием души 

Он мать спросил: - Ведь я… 

Ведь я – 

Советский? 

Ты только правду, мамочка, скажи! – 

Мать захлебнулась горькими словами, 

Всю боль свою зажав в один комок. 

- Да разве можно говорить так, Ваня? 

Да разве можно… Что ты, мой сынок? – 

А после Вовку драл ремнём солдатским 

Контуженный, седой как лунь отец. 

И к ним пришёл: - А ну – ка, Ваня, здравствуй, 

Чего тебе наплёл мой сорванец? 

Прости его на деле на соседском… 

Да не робей, а ну, поди сюда. 

Ты наш, Иван, - российский и советский, 

Запомни это, милый, навсегда. 

6. О, век двадцатый, 

Щедр ты на жестокости, 

Что пострашней тернового венца. 

Какой, скажи, измерить мерой стойкости 

Оставшиеся добрыми сердца? 

Моя Россия – звёзды в синей вечности, 

Прямые обелиски – как лучи. 

Учи меня высокой человечности 

И высшей справедливости учи.