– Война скоро кончится! – обещал он нам, когда уходил на фронт…

Но шёл уже 43 год, а войне не было видно конца.

Мы люто ненавидели фашистов, заставляющих так горько плакать и переживать детей и взрослых. Ненавидели почтальона тётю Люсю, ведь именно она приносила в семьи горе – бумажки коричневого цвета. Всё чаще и чаще, чем треугольники, заветные треугольники с радостной вестью ..

Мама ушла в ночную смену, и я осталась ждать её в нашей холодной, давно не топленой квартире.

Мимо окна прошла почтальон, тётя Люся, и мне показалось, она задержалась возле нашей калитки.

– Точно, идёт! Только бы с хорошей новостью! 

Дверь открылась и тётя Люся вошла в дом.

– С плохой вестью к вам, с плохой, – сказала она и присела на стул.

– Лизка ! На, читай!

Она протянула казенный конверт серого цвета и тяжело вздохнула.

– Этого не может быть! Понимаете, кроме него у мамы никого нет. Они детдомовские, – зачем-то сказала я.

– Маме скажешь сама? Или мне пригласить вашу соседку?

Не слушая её, я раскрыла конверт:

«Половцев Иван Сергеевич пропал без вести в районе Орла всё поплыло пред глазами, строчки становились то большими, то маленькими, потом вовсе пропали.

Очнулась я, на кровати, а со мной рядом сидела тётя Люся.

– Сердешная ты моя ! Война, она для взрослых тяжела, а для вас, воробышков, страшное испытание..

Я маме про «похоронку» не скажу! – вдруг сказала я.

– И вы ничего не говорите! Не было её, никто его мёртвым и убитым не видел. Никто, понимаете? Никто!

– Как же? Будем молчать? 

– Маме не скажем! Сердце у неё слабое..

В комнату вошла наша соседка Ксюша. Я хотела, было уже подняться, но ноги были как ватные, казалось, что я их не чувствую.

– Лиза , я уже всё знаю! – подошла к кровати Ксюша. 

– Маме не скажем! Это я точно решила! Посмотри, что у меня там с ногами! Встать не могу, пробую, а не получается.

Ксюша работала в госпитале и сразу насторожилась..

Она сняла булавку с кофты, кончиком булавки стала колоть мне ноги. 

– Ты совсем не чувствуешь боли? – ещё раз переспросила меня Ксюша.

– Нет... Это серьёзно? Когда все вернётся на свои места? – взволновано спросила я Ксюшу.

– Не знаю..Может через день, неделю, а, может… – и замолчала.

– Ты хочешь сказать, что я так и буду теперь лежать на этой кровати? А мама? Что мы ей скажем?

– Правду!.. – сказала Ксюша. 

– И «похоронку» покажем?

– Покажем!.. – тихо ответила мне Ксюша.

Мама вернулась с завода только поздно ночью..

Села за стол, и не поднималась долго-долго. Не один десяток раз она перечитала страшное послание. 

– Мёртвым его не видели!.. – только и сказала она. – Буду ждать и надеяться.

...Только к весне я начала понемногу ходить. Сначала от одной спинки кровати к другой, затем к стулу.

Ранним утром, когда мама собиралась на работу, в окно постучали. Отодвинув занавеску, она увидела человека в шинели.

Не осознавая ещё, что это наш отец, она выбежала во двор. Со двора я услышал её крики и плач. Отец, обнимая маму одной рукой, зашёл с ней в веранду. Другой рукав у него был заправлен в карман шинели.

– Будет! Будет! – успокаивал он маму. – Правда, не совсем целый, но живой!

Я рванулась с кровати, упала прямо к отцовским ногам.– 

– Мы знали, что ты вернёшься! Мы верили!! Мы надеялись!! 

Отец присел на корточки, погладил меня по голове левой рукой.

– Примете?! – ещё раз спросил нас отец.

Мама опустилась перед ним на колени, обняла меня.