Роберт Рождественский 

 Баллада о зенитчицах 

 Как разглядеть за днями 

 след нечёткий? 

 Хочу приблизить к сердцу 

 этот след… 

 На батарее 

 были сплошь – 

 девчонки. 

 А старшей было 

 восемнадцать лет. 

 Лихая чёлка 

 над прищуром хитрым, 

 бравурное презрение к войне… 

 В то утро 

 танки вышли 

 прямо к Химкам. 

 Те самые. 

 С крестами на броне. 

 И старшая, 

 действительно старея, 

 как от кошмара заслонясь рукой, 

 скомандовала тонко: 

 - Батарея-а-а! 

 (Ой мамочка!.. 

 Ой родная!..) 

 Огонь! – 

 И – 

 залп! 

 И тут они 

 заголосили, 

 девчоночки. 

 Запричитали всласть. 

 Как будто бы 

 вся бабья боль 

 России 

 в девчонках этих 

 вдруг отозвалась. 

 Кружилось небо – 

 снежное, 

 рябое. 

 Был ветер 

 обжигающе горяч. 

 Былинный плач 

 висел над полем боя, 

 он был слышней разрывов, 

 этот плач! 

 Ему – 

 протяжному – 

 земля внимала, 

 остановясь на смертном рубеже. 

 - Ой, мамочка!.. 

 - Ой, страшно мне!.. 

 - Ой, мама!.. – 

 И снова: 

 - Батарея-а-а! – 

 И уже 

 пред ними, 

 посреди земного шара, 

 левее безымянного бугра 

 горели 

 неправдоподобно жарко 

 четыре чёрных 

 танковых костра. 

 Раскатывалось эхо над полями, 

 бой медленною кровью истекал… 

 Зенитчицы кричали 

 и стреляли, 

 размазывая слёзы по щекам. 

 И падали. 

 И поднимались снова. 

 Впервые защищая наяву 

 и честь свою 

 (в буквальном смысле слова!). 

 И Родину. 

 И маму. 

 И Москву. 

 Весенние пружинящие ветки. 

 Торжественность 

 венчального стола. 

 Неслышанное: 

 «Ты моя – навеки!..» 

 Несказанное: 

 «Я тебя ждала…» 

 И губы мужа. 

 И его ладони. 

 Смешное бормотание 

 во сне. 

 И то, чтоб закричать 

 в родильном 

 доме: 

 «Ой, мамочка! 

 Ой, мама, страшно мне!!» 

 И ласточку. 

 И дождик над Арбатом. 

 И ощущенье 

 полной тишины… 

 …Пришло к ним это после. 

 В сорок пятом. 

 Конечно, к тем, 

 кто сам пришёл 

 с войны.