Эта быль

сурова, как расплата.

Оживает память - только

тронь!

Я вхожу в балладу,

как в палату,

где лежат прошедшие огонь.

В горле - горький ком,

но я не плакал:

в десять лет

я был как на войне.

Здесь, бинты срывая,

шли в атаку...

Сон и бред

тут с правдой наравне.

Госпиталь.

Давно ль была в нем школа?

"Господи!.." -

старухи крестят лбы.

За окном -

юннатский садик голый,

яблоньки от стужи голубы.

В бывшем классе,

у окна,

на койке,

высохший,

как дряхлый старичок,

в нашем классе умирает

Колька -

голубятник,

спорщик,

звездочет.

Год назад

он дрался на указках,

как на шпагах -

чем не мушкетер!

Но война

ему вручила каску

и двенадцать пуль

почти в упор...

В бывшем классе,

голубом и светлом,

слышит он, забывшись в

полусне,

как стенают яблоньки под

ветром.

Это он

сажал их по весне.

Он лежит,

всем сердцем чуя пропасть,

в госпитальном призрачном

тылу.

Не мигая,

смотрит он на глобус,

что стоит, забытый,

на полу.

Старый,

в темных трещинках,

облезлый,

со скрипучей осью,

весь в пыли.

Никому не нужный,

бесполезный,

жалкое подобие

Земли - той, большой,

что крутится устало

с блиндажами,

с пеплом городов,

с братскими могилами,

с крестами,

с огневою трещиной

фронтов.

А солдат глядит,

глядит на глобус,

меркнет зимний день в его

окне.

Вдруг я слышу жаркий,

хриплый голос:

-Глобус!..

Слышь,

поставь на грудь ко мне!..

Крутани!.. -

Я крутанул.

Как странно,

от моей

беспомощной руки

вдруг пошли кружить

меридианы,

океаны и материки...

Ожили глаза

и заблестели,

и тогда мне стало вдруг

невмочь:

словно солнца,

лампочки висели

у него в зрачках,

немых, как ночь!

Там,

в потемках,

жизнь еще вершилась,

шли бои,

живое пепеля,

и под каждым солнышком

кружилась

крохотная,

круглая Земля.

...Мы могилу рыли

и тужили

в сорок... страшном,

яростном году.

Мы облезлый глобус

положили

рядом с Колькой

в Колькином саду...