Баллада о пианисте

Когда его били фашисты

в концлагере

и ухмылялись:

«Попался...» —

он прятал одно —

свои руки костлявые,

только бы не по пальцам.

Потом его вызвал

к себе вертухай —

фашистик розовый,

чистый:

«Дадим инструмент...

для начальства сыграй...» —

а он процедил:

«Разучился...».

И он выступал с лопатой в руках

в изысканном обществе мусора,

но в пальцах его —

в десяти тайниках

пряталась музыка,

музыка.

И ночью,

когда прорезался сквозь мглу

лунный крамольный краешек,

углём

он грубо чертил на полу

клавиши,

клавиши,

клавиши.

В ком-то урчала гнилая фасоль,

кто-то вышёптывал имя зазнобы,

а от неструганых

«фа»

и «соль»

в пальцы

вонзались

занозы.

И он играл до рассвета,

как мог, —

срывался,

мучился,

пробовал,

хотя получить он

только и мог —

букет из колючей проволоки.

Было не страшно ему,

что убьют, —

в гибели нету позора,

было страшнее,

что слаб этюд,

особенно в части мажора,

И он, возвратившись,

не пил,

не рыдал,

Весь, как сплошное

оттуда,

он от холстины

продрогший рояль,

словно ребенка,

откутал.

И старец

со скрепками в бороде —

владыка консерватории,

прослушав, спросил озадаченно:

«Где

вы так хорошо подготовились?»

...Играй, пианист!

Отплывает барак —

ковчег твоей музыки Ноев,

но, криком крича,

проступает сквозь фрак

невидимый лагерный номер...

Евгений Евтушенко