Что слезы! Дождь над выжженной пустыней.

Был дождь. Благодеянье пронеслось.

Сын завещал мне не жалеть о сыне.

Он был солдат. Ему не надо слез.

Солдат? Неправда. Так мы не поможем

Понять страницу, стершуюся сплошь.

Кем был мой сын? Он был Созданьем Божьим.

Созданьем божьим? Нет. И это ложь.

Не лги, воображенье.

Что ты тянешь

И путаешься?

Ты-то не мертво.

Смотри во все глаза, пока не станешь

Предсмертной мукой сына моего.

Услышь,

в каком отчаянье, как хрипло

Он закричал, цепляясь за траву,

Как в меркнущем мозгу внезапно выплыл

Обломок мысли:

«Все-таки живу».

Как медленно, как тяжело, как нагло

В траве пополз тот самый яркий след,

Как с гибнущим осталась с глазу на глаз

Вся жизнь, все восемнадцать лет.

Он вышел из окопа. Запах поля

Дохнул в лицо предвестьем доброты.

В то же мгновенье разрывная пуля,

Пробив губу, разорвалась во рту.

Он видел все до точки, не обидел

Сухих травинок, согнутых огнем,

И солнышко в последний раз увидел,

И пожалел, и позабыл о нем.

И вспомнил он, и вспомнил он, и вспомнил

Все, что забыл, с начала до конца.

И понял он, как будет нелегко мне,

И пожалел, и позабыл отца.

Он жил еще. Минуту. Полминуты,

О милости несбыточной моля.

И рухнул, в три погибели согнутый.

И расступилась мать сыра земля.

И он прильнул к земле усталым телом

И жадно, отучаясь понимать,

Шепнул земле — но не губами — целым

Существованьем кончившимся:

«Мать».

Прощай, мое солнце. Прощай, моя совесть.

Прощай, моя молодость, милый сыночек.

Пусть этим прощаньем окончится повесть

О самой глухой из глухих одиночек.