Чуть прикасаясь губами к засохшему хлебу,

Запах знакомый вдыхая до чёрных кругов,

Девочка в парке стояла - с глазами - в пол неба! -

Тихо дрожа от мороза, без слёз и без слов.

Из темноты незаметно щенок появился,

Вытянул морду и, глядя ей прямо в глаза,

Нет, не скулил - он как будто бы Богу молился,

Воздух глотая, и взглядом по хлебу скользя...

Глянула вниз, по-старушечьи губы поджала,

В зябкой ладони зажав драгоценный кусок,

Бросилась в сторону и, как могла побежала...

Спал Ленинград, а чужой ненавистный щенок

Лег на живот и пополз по январскому снегу,

Жалко скуля, и надеясь беглянку догнать.

Та поскользнулась на льду и упала с разбегу,

Несколько раз попыталась подняться и встать,

Но обессилив, вздохнула, свернулась клубочком,

Вспомнила бабушку, деда, сестрёнку и мать,

Крепко вцепившись в тот самый, заветный кусочек,

Нет, не заплакала, Пушкина стала читать.

В воздухе таяла, таяла, музыка строчек.

Злая луна почему-то мерцала свечой...

К жизни вернул ее маленький тёплый комочек,

Громко сопел он и тыкался носом в плечо.

Из под ресниц покатились соленые льдинки,

Тонкие руки на ощупь упрямца нашли,

Хлеб разломили и дали ему половинку,

К сердцу прижали и этим от смерти спасли...

Чуда не вышло. Нева подо льдом клокотала!

Но никого не шокировал странный дуэт:

Мертвая девочка тихо спала у вокзала

С мертвым щенком на руках. Занимался рассвет...

Поплачь... Поплачь!

Омой слезами душу,

Будь то печать беды или добра!

Побудь собой и никого не слушай.

Чужая боль - не пепел от костра!

Примите её. Глотай скупые слезы.

Сумей понять, увидеть, ощутить...

Я знаю, те смертельные морозы

В тебя сейчас вселяют жажду жить!

Поплачь над вечной болью Ленинграда.

Прости мои жестокие стихи.

Они - во мне.

Я и сама не рада,

Что каждой ночью слышу их шаги.