Их расстреляли на рассвете,

Когда ещё белела мгла,

Там были женщины и дети,

И эта девочка была.

Сперва велели им раздеться,

Затем к оврагу стать спиной,

Но вдруг раздался голос детский

Наивный, тихий и живой:

«Чулочки тоже снять мне, дядя?»,

Не осуждая, не браня,

Смотрели, будто в душу глядя,

Трехлетней девочки глаза.

«Чулочки тоже!»- и смятением на миг

эсэсовец объят,

Рука сама собой безвольно

вдруг опускает автомат.

Он словно скован взглядом синим,

Проснулась в ужасе душа.

Нет, он застрелить ее не может,

Но дал он очередь спеша.

Упала девочка в чулочках,

Снять не успела, не смогла...

Солдат, солдат... Что если б дочка,

Твоя вот так же здесь легла?

И это маленькое сердце

Пробито пулею твоей!

Ты-Человек! Не просто немец!

Но ты же зверь среди людей!

Шагал эсэсовец упрямо

К заре, не поднимая глаз,

Впервые может эта дума,

В мозгу отравленном зажглась.

И всюду взгляд светился синий,

И всюду слышалось опять,

И не забудется отныне:

«Чулочки, дядя, тоже снять?»