Сорок первый - год потерь и страха

Заревом кровавым пламенел...

Двух парней в растерзанных рубахах

Выводили утром на расстрел.

Первым шёл постарше, тёмно-русый,

Всё при нём: и силушка, и стать,

А за ним второй - пацан безусый,

Слишком юный, чтобы умирать.

Ну, а сзади, еле поспевая,

Семенила старенькая мать,

О пощаде немца умоляя.

<<Найн,- твердил он важно,- растреляйт!>>

<<Нет!- она просила,- пожалейте,

Отмените казнь моих детей,

А взамен меня, меня убейте,

Но в живых оставьте сыновей!>>

И ответил офицер ей чинно:

<<Ладно, матка, одного спасайт.

А другого расстреляем сына.

Кто тебе милее? Выбирайт!>>

Как в смертельной этой круговерти

Ей сберечь кого-нибудь суметь?

Если первенца спасёт от смерти,

То последышь - обречён на смерть.

Зарыдала мать, запричитала,

Вглядываясь в лица сыновей,

Будто бы и вправду выбирала,

Кто роднее, кто дороже ей?

Взгляд туда-сюда переводила...

О, не пожелаешь и врагу

Мук таких! Сынок перекрестила.

И призналась фрицу: <<Не могу!>>

Ну, а тот стоял, непробиваем,

С наслаждением нюхая цветы:

<<Помни, одного - мы убиваем,

А другого - убиваешь ты>>.

Старший, виновато улыбаясь,

Младшего к груди своей прижал:

<<Брат, спасайся, ну, а я останусь,-

Я пожил, а ты не начинал>>.

Отозвался младший: <<Нет, братишка,

Ты спасайся. Что тут выбирать?

У тебя - жена и ребятишки.

Я не жил,- не стоит начинать>>.

Тут чтиво немец молвил: <<Битте,-

Отодвинул плачущую мать,

Отошёл подальше деловито

И махнул перчаткой,- расстреляйт!"

Ахнули два выстрела, и птицы

Разлетелись дробно в небеса.

Мать рожала мокрые ресницы,

На детей глядит во все глаза.

А они, обнявшись, как и прежде,

Спят свинцовым беспробудным сном,-

Две кровинки, две её надежды,

Два крыла, пошедшие на слом.

Мать безусловно сердцем каменеет:

Уж не жить сыночкам, не цвести...

<<Дура-матка,- поучает немец,-

Одного могла бы хоть спасти>>.

А она, баюкая их тихо

Вытирала губ сыновьих кровь

Вот такой, убийственно великой

Может быть у матери любовь.