Мы легли у разбитой ели, Ждем, когда же начнет светлеть.

Под шинелью вдвоем теплее,

На продрогшей, гнилой земле. 

— Знаешь, Юлька, я — против грусти,

Но сегодня она — не в счет. 

Дома в яблочном захолустье 

Мама, мамка моя живет. 

У тебя есть друзья, любимый, 

У меня — лишь она одна. Пахнет в хате квашней и дымом,

За порогом бурлит весна. 

Старой кажется: 

каждый кустик 

Беспокойную дочку ждет... Знаешь, Юлька, я — против грусти,

Но сегодня она не в счет... 

Отогрелись мы еле-еле,

Вдруг приказ: 

« Выступать Вперед!»

Снова рядом в сырой шинели 

Светлокосый солдат идет. 

С каждым днем становилось горше,

Шли без митингов и знамен. 

В окруженье попал под Оршей Наш потрепанный батальон. 

Зинка нас повела в атаку, 

Мы пробились по черной ржи, По воронкам и буеракам, Через смертные рубежи. 

Мы не ждали посмертной славы,

Мы хотели со славою жить. Так почему же в бинтах кровавых

Светлокосый солдат лежит? 

Ее тело своей шинелью Укрывала я, зубы сжав, Белорусские ветры пели

О рязанских глухих садах. 

— Знаешь, Зинка, я — против грусти,

Но сегодня она не в счет. 

Где-то в яблочном захолустье 

Мама, мамка твоя живет. 

У меня есть друзья, любимый, 

У нее ты была одна. 

Пахнет в доме квашней и дымом,

За порогом бурлит весна. 

И старушка в цветастом платье У иконы свечу зажгла. 

...Я не знаю, как написать ей, 

Чтоб тебя она не ждала.