Михаил Александрович Шолохов «Судьба человека»

(отрывок)

    Видали вы когда-нибудь глаза, словно присыпанные пеплом, наполненные такой неизбывной смертной тоской, что в них трудно смотреть? Вот такие глаза были у моего случайного собеседника.

   Он с минуту молчал, а потом заговорил.

  Иной раз не спишь ночью, глядишь в темноту пустыми глазами и думаешь: за что же ты, жизнь, меня так покалечила? За что ты так наказала? Нету мне ответа ни в темноте, ни при ясном солнышке…Нету и не дождусь! – И вдруг спохватился: ласково подталкивая сынишку, сказал: - Пойди, милок, поиграйся возле воды. Только гляди, ноги не промочи!

 Но вот он, проводив глазами сынишку, глухо покашлял, снова заговорил, и я весь превратился в слух.

  Поначалу жизнь моя  была обыкновенная. Жил, как все, хорошо. А тут вот она, война…На второй день повестка из военкомата, а на третий – пожалуйте в эшелон. Воевал…был в плену…пришлось хлебнуть горюшка… в войну погибла семья…остался я совсем один…куда идти? В Воронеж? Ни за что! Вспомнил, что в Урюпинске у меня живет дружок, с которым вместе воевал. Он когда-то приглашал меня к себе. Там и встретил я своего нового сынишку…

И вот один раз вижу возле чайной этого парнишку, на другой день – опять вижу. Этакий маленький оборвыш: личико всё в арбузном соку, покрытом пылью, грязный, как прах, нечёсаный, а глазёнки – как звёздочки ночью после дождя! И до того он мне полюбился, что я уже, чудное дело, начал скучать по нем, спешу из рейса поскорее его увидеть.

На четвёртый день прямо из совхоза, груженный хлебом, подворачиваю к чайной. Парнишка мой там сидит на крыльце, ножонками болтает и, по всему видать, голодный. Высунулся я в окошко, кричу ему: «Эй, Ванюшка! Садись скорее в машину, прокачу на элеватор, а оттуда вернемся сюда, пообедаем».

Шустрый такой парнишка, а вдруг…чего-то притих, задумался…

Спрашиваю: «Где же твой отец, Ваня?»

Шепчет: «Погиб на фронте».

- «А мама?»

- «Маму бомбой убило, когда мы в поезде ехали».

- «А откуда вы ехали?»

- «Не знаю, не помню…»

- « И никого у тебя тут родных нету?»

- «Никого».

- «А где же ты ночуешь?»

- «А где придётся».

Закипела тут во мне горючая слеза, и сразу я решил: «Не бывать тому, чтобы нам порознь пропадать! Возьму его к себе в дети». И сразу у меня на душе стало легко и как-то светло. Наклонился я к нему, тихонько спрашиваю: «Ванюшка, а ты знаешь, кто я такой?» Он и спросил, как выдохнул: «Кто?» Я ему и говорю так же тихо: «Я – твой отец».

Боже мой, что тут произошло! Кинулся он ко мне на шею, целует в щёки, в губы, в лоб, а сам, как свиристель, так звонко и тоненько кричит, что даже в кабинке глушно: «Папка, родненький! Я знал! Я знал, что ты меня найдёшь! Всё равно найдёшь!» Прижался ко мне и весь дрожит, будто травинка под ветром. А у меня в глазах туман, и тоже всего дрожь бьёт, и руки трясутся…

 Постоял так минут пять, а сынок мой всё жмётся ко мне изо всех силёнок, молчит, вздрагивает. Обнял я его правой рукой, потихоньку прижал к себе , а левой развернул машину, поехал обратно.