И было лето. И было легко и детско

Сидеть на коленях деда и тихо слушать…

Истории про войну и солдат немецких.

Истории не про грусть, а про наши души.

В них не было ни надрыва, ни скептицизма

Присущего, как бывает, знакомым с болью.

В них не было осуждения через чью-то призму.

Он был из простых, любил черный хлеб с солью.

И словно газету читая, рассказывал об атаках:

Бежали, вставали и падали, снова бежали.

А я все смотрела на старую форму в заплатах

И руки в морщинах, которые сильно дрожали.

И он говорил про леса, где в тумане пули

Узор создавали совсем не по месту красивый.

И сколько дорог и ветров, но его не согнули, -

Не с теми боролись отчаянно всеми силами.

И слово за словом мы шли вместе с ним до Берлина,

А он все держал в руках старый потертый блокнот.

Чернилами на обложке едва различимо – Нина…

Я помню, хотелось открыть! Хоть один разворот.

Все то, что рассказывал было как-будто в дымке.

Да что там за сила такая внутри него?

«Пожалуйста, прочитай!», отвечал улыбкой

Ведь был тот написанный мир для него одного.

Прошло много лет. Захожу в пустую квартиру.

И в старом серванте тот самый военный блокнот.

Открыть? Что же там, посвященное миру?

Я помню, хотелось открыть! Хоть один разворот…

Чернила размыты, но видно: «Польша.

Я встретил Её. Мы гуляли под свист ракет.

Что если не свидимся» – размыто – «больше»

Вы знаете, я читаю, а их уж нет….

Но там было все и про жизнь, и стихи, и проза

Они повстречались в обратном уже пути.

Но я не забуду: «Вытри, родная, слезы..

И если ты любишь, смогу я к тебе дойти