Они были уже далеко от блокады –

Вывозимые в тыл ленинградские дети.

Где-то там, позади артобстрелов раскаты,

Вой сирен, стук зениток в прожекторном свете,

Надоевшие бомбоубежищ подвалы,

Затемненных домов неживые громады,

Шёпот мам на тревожном перроне вокзала:

"Будет всё хорошо, и бояться не надо!..."

А потом путь по Ладоге, штормом объятой,

Волны, словно таран, били в баржи с разгона.

Наконец, твёрдый берег – уже за блокадой!

И опять пересадка, и снова в вагоны.

Они были уже далеко от блокады,

Всё спокойней дышалось спасаемым детям,

И стучали колёса: "Бояться не надо!

Бояться не надо! Мы едем! Мы едем!"Поезд встал, отдуваясь, на станции Тихвин.

Паровоз отцепился, поехал пить воду.

Всё вокруг, как во сне, было мирным и тихим...

Только вдруг крик протяжный за окнами: "Воздух!"

"Что случилось?" – "Налёт. Выходите быстрее!.." –

"Как налёт? Но ведь мы же далёко от фронта..." –

"Выводите детей из вагонов скорее!.."

А фашист уже груз сыпанул с разворота.

И опять свист и вой души детские рвали,

Словно дома, в кошмарной тревог круговерти.

Но сейчас дети были не в прочном подвале,

А совсем беззащитны, открыты для смерти.

Взрывы встали стеной в стороне, за домами.

Радость робко прорвалась сквозь страх: "Мимо! Мимо!"

И душа вновь припала к надежде, как к маме –

Ведь она где-то рядом, неслышно, незримо...

А над станцией снова свистит, воет, давит,

Бомбы к детям всё ближе, не зная пощады.

Они рвутся уже прямо в детском составе.

"Мама!.. Ты говорила: бояться не надо!.."

Есть на тихвинском кладбище, старом, зелёном,

Место памяти павших героев сражений.

Здесь в дни воинской славы склоняются знамёна,

Рвёт минуту молчанья салют оружейный.

А в другой стороне в скромной братской могиле

Спят погибшие здесь ленинградские дети.

И цветы говорят, что о них не забыли,

Что мы плачем о них даже в новом столетье.

Помолчим возле них, стиснув зубы упрямо,

Перечтём вновь и вновь скорбный текст обелиска,

И почудятся вдруг голоса: "Мама! Мама!

Приезжай, забери нас отсюда! Мы близко!.."