Весной сорок второго года 

множество ленинградцев 

носило на груди жетон - 

ласточку с письмом в клюве. 

Сквозь года, и радость, и невзгоды 

вечно будет мне сиять одна - 

та весна сорок второго года, 

в осажденном городе весна. 

Маленькую ласточку из жести 

я носила на груди сама. 

Это было знаком доброй вести, 

это означало: "Жду письма". 

Этот знак придумала блокада. 

Знали мы, что только самолет, 

только птица к нам, до Ленинграда, 

с милой-милой родины дойдет. 

...Сколько писем с той поры мне было. 

Отчего же кажется самой, 

что доныне я не получила 

самое желанное письмо?! 

Чтобы к жизни, вставшей за словами, 

к правде, влитой в каждую строку, 

совестью припасть бы, как устами 

в раскаленный полдень - к роднику. 

Кто не написал его? Не выслал? 

Счастье ли? Победа ли? Беда? 

Или друг, который не отыскан 

и не узнан мною навсегда? 

Или где-нибудь доныне бродит 

то письмо, желанное, как свет? 

Ищет адрес мой и не находит 

и, томясь, тоскует: где ж ответ? 

Или близок день, и непременно 

в час большой душевной тишины 

я приму неслыханной, нетленной 

весть, идущую еще с войны... 

О, найди меня, гори со мною, 

ты, давно обещанная мне 

всем, что было,- даже той смешною 

ласточкой, в осаде, на войне...