Их расстреляли на рассвете,

Когда ещё белела мгла.

Там были женщины и дети

И эта девочка была.

Сперва велели всем раздеться,

И встать затем ко рву спиной

Но прозвучал вдруг голос детский.

Наивный, чистый и живой:

«Чулочки тоже снять мне, дядя?»

— Не упрекая, не грозя

Смотрели, словно в душу глядя

Трехлетней девочки глаза.

«Чулочки тоже!»

И смятением эсэсовец объят.

Рука сама собой в мгновенье

Вдруг опускает автомат.

Он снова скован взглядом синем,

И кажется, что в землю врос.

«Глаза, как у моей дочурки» —

В смятение сильном произнес,

Охвачен он невольной дрожью,

Проснулась в ужасе душа.

Нет! Он ее убить не может,

Но дал он очередь, спеша.

Упала девочка в чулочках.

Снять не успела, не смогла.

Солдат, солдат! Что если б дочка

Твоя вот так же здесь легла?

И это маленькое сердце

Пробито пулею твоей!

Ты – Человек, не просто немец!

Или ты зверь среди людей?! …

Шагал эсэсовец угрюмо.

К заре, не поднимая глаз.

Впервые может эта дума в мозгу отравленном зажглась.

И всюду взгляд светился синий,

И всюду слышалось опять

И не забудется поныне:

«Чулочки, дядя, тоже снять?»