Тихонов Юрий Васильевич

«Я болен войною...»

Я болен войною. С далёкого детства,

когда пацанами, на стылом ветру,

играли в войну на обломках Смоленска -

в одну лишь, недетскую эту игру.

Я - после родился. Я - сорок седьмого.

Уже над землёю была тишина.

И все-таки - самое первое слово,

которое твёрдо запомнил «война».

Уже не стреляли, не падали бомбы, 

уже возвращались солдаты домой.

Они приходили - и не было дома,

а яма в земле называлась «войной».

Уже под салют схоронили героев

у древней, как память, Смоленской стены.

Уже пустыри зарастали травою -

но... письма ещё приходили с войны!

И матери, вдовы ещё получали

конверты без марок, и фото внутри,

и те, кто уже не вернётся писали:

«Привет из Берлина! Всё кончено, жди...»

Я болен войною. С той самой разрушки,

которая домом когда-то была.

На ней мы свои находили игрушки -

кто куклу без ног, кто часы без стекла...

Да мало ли что на разрушке найдётся!

И боязно было - найти-то нашёл,

а вдруг да хозяин - возьмёт и вернётся?!

Никто не вернулся. Никто не пришёл.

Никто не вернулся за детской коляской.

Никто не вернулся за шторкой с окна.

Никто не вернулся за фляжкой солдатской.

Хозяйкою в доме осталась война.

А мы - к ней как будто бы в гости ходили,

и, может, поэтому только одну

из тысяч других мы игру полюбили.

и только в неё лишь играли - в войну!

«В атаку! За мной!» - и опять штурмовали

в который уж раз тот заброшенный дом!

И падали с криком «Да здравствует Сталин!»

И дрались - за каждый оконный проём!

Я болен войною. И снова, и снова

за мною ночами приходит она...

Мы - после родились. Мы - сорок седьмого.

И все-таки - нас убивала война!

Она выходила за нами из дома

и шла по пятам, торопясь не отстать,

до старых немецких аэродромов,

куда мы ходили «термитки» искать.

Копали руками, и детской лопаткой,

ножом перочинным - кто чем был богат.

И каждый мечтал: «Отыскать бы фугаску!

Иль мину! А лучше всего автомат!»

И крик - торжествующий, радостный, звонкий:

«Смотрите - граната! А вон пистолет!...»

В руках у Серёжки взорвалась «лимонка»,

и было Серёжке от роду пять лет.

И медные трубы, как женщины, вышли,

и плакали женщины в каждом окне,

когда всем двором мы его хоронили -

Серёжку, который погиб на войне...

Я болен войною. Неизлечимо.

Мне нет исцеления - забвения нет.

А годы уходят, всё мимо и мимо,

и десять, и двадцать, и семьдесят лет...

В счастливую пору - в свой май сорок пятый

ночные теплушки отходят, звеня:

уходят от нас ветераны - солдаты,

все меньше и меньше их день ото дня...

Над строи бушуют все новые грозы,

но верится мне - не заблудится мир,

покуда нам светят небесные звезды

и звёзды земные - солдатских могил...

Однажды с землей и я распрощаюсь,

я стану такой же далёкой звездой,

и свет её - будет мои завещанием,

чтоб дети Земли не болели войной!