Из воспоминаний узницы концлагеря Галины Александровны Григорьевой.

Я родом не из детства.

Нас угоняли зимой. 42-43 года.Приехали машины. Много-много нас было. Женщин и детей. Погрузили в вагоны, набили столько, что ни сесть ни лечь. Ехали долго, потом нас высадили и куда-то погнали. Велели раздеться, загнали в помещение, где был теплый пол, заперли. И вдруг на нас сверху стала литься какая-то едкая жидкость. Она обжигала голову и плечи и оставляла следы, как от ожогов, мы кричали от боли и от страха. Все думали, сейчас пол провалится и все упадут в печь, что это, наверное, крематорий. Но ничего такого не произошло. Нас отперли и перегнали в баню, велели мыться, хотя с такими ожогами мыться было невозможно. Эта зверская процедура называлась санобработкой. Под автоматами куда-то погнали, предупредили, кто отстанет - расстрел. Уже затемно мы добрались до места - это был концлагерь, множество бараков, в них нары в три ряда. У женщин состригли волосы - ими набивали подушки для немецких солдат. 

Каждый день нас строили на линейку. Взрослых угоняли на работу или забирали на опыты. Точно не знаю, что с ними делали, но на их теле появлялись грубо зашитые шрамы. Многие женщины не выдерживали и сами бросались на колючую проволоку. Меня тоже брали на опыты. Клали на стол, надевали маску и я начинала мучительно задыхаться. Во время этих провалов мне снился один и тот же сон. Говорили, что от Ленинграда камня на камне не осталось. А я знала, что у меня там мама, и я верила, что она жива. Мне снилась груда камней, а на ней стоит мама и протягивает ко мне руки. В памяти осталось все серое, серое, а на территории концлагеря ни травинки, потому что все, что вырастало, тут же съедалось. 

В нашем бараке жила худая-прехудая женщина. Она была учительницей и пыталась учить нас, детей. 

С Ниной Александровной мы разучивали песенку о снежинках, вдруг запел мужчина-инвалид, у которого не было кистей рук. У него оказался удивительно красивый голос. Мы слушали, затаив дыхание. После него одна девочка читала свои стихи, в которых говорилось о том, что мы очень ждем, когда наши отцы и братья придут и заберут нас отсюда. Когда она закончила повисла гробовая тишина. Потом кто-то всхлипнул, потом еще. И все зарыдали. Мы плакали долго-долго и никак не могли остановиться. Так мы встретили 1945 год.

Если мы почтим всех павших в годы Великой Отечественной войны, посвятив каждому по одной минуте молчания, то получится, что мы будем молчать 57 лет.