Их расстреляли на рассвете,

Когда еще белела мгла.

Там были женщины и дети

И эта девочка была.

Сперва велели им раздеться

И встать затем ко рву спиной,

Но прозвучал вдруг голос детский

Наивный, чистый и живой:

Чулочки тоже снять мне, дядя?

Не осуждая, не браня,

Смотрели прямо в душу глядя

Трехлетней девочки глаза.

«Чулочки тоже» — и смятеньем 

на миг эсесовец объят

Рука сама собой с волненьем 

вдруг опускает автомат.

Он словно скован взглядом синим, 

и кажется он в землю врос,

Глаза, как у моей дочурки? — 

в смятенье сильном произнес.

Охвачен он невольно дрожью,

Проснулась в ужасе душа.

Нет, он убить ее не может,

Но дал он очередь спеша.

Упала девочка в чулочках…

Снять не успела, не смогла.

Солдат, солдат, что если б дочка

Вот здесь, вот так твоя легла…

Ведь это маленькое сердце

Пробито пулею твоей…

Ты Человек, не просто немец

Или ты зверь среди людей…

Шагал эсэсовец угрюмо,

С земли не поднимая глаз,

впервые может эта дума

В мозгу отравленном зажглась.

И всюду взгляд струится синий,

И всюду слышится опять,

И не забудется поныне:

Чулочки, дядя, тоже снять