Д.А Бершадский Шёл бой. Жестокий бой.

Земля от грохота стонала.

Сержант бойцов вёл за собой

Навстречу огненному шквалу.

А бой жестокий нарастал,

Снаряды рвали грунт кремнистый.

И, падая, сержант шептал:

«Вперёд! В атаку, коммунисты! »

Гремело грозное «Ура! »

Его ж, огромного солдата,

Почти подросток медсестра

Тащила, молча, к медсанбату.

Умелой, ласковой рукой

Надёжно бинтовала раны,

А он беспомощный, большой,

Смущался девичьей охраны.

Всё тело, как огнём, горит,

Руки сержант поднять не может.

И он сурово говорит:

«Сестра, ничто мне не поможет… »

Взор застилало пеленой,

Туманились и меркли мысли…

«Сестра, не мучайся со мной!

Вот автомат – всего лишь выстрел! »

Она, прижав к бойцу плечо,

Его поила из баклажки.

И вдруг сказала горячо:

«Смотри, какие здесь ромашки

Цветут среди жестоких гроз…

Какой цветок поднялся, выжил!

А ты уже повесил нос…

Дыши цветком! Дыши, дыши же! »

Он видит светлый локон рядом,

Цветок, что у неё в руке,

И девушку с тревожным взглядом,

И струйку крови на щеке…

«Ромашка – ты! » – сказал боец.

И боль ушла, и жизнь явилась!

И понял – значит, не конец,

Коль сердце трепетно забилось!

Сержант вернулся в строй опять,

Громил врага в сраженьях тяжких,

Искал её… Но, что сказать?

Он не нашёл своей Ромашки.

Промчалось много лет с тех пор.

Он на курорт приехал к морю.

Тогда – сержант, теперь – майор.

Пред ним – чудесный санаторий.

Приёмная, окно большое,

Картины, столик в уголке…

И вдруг – лицо! Совсем родное,

И след раненья на щеке.

Он сразу вспомнил дымный день,

Последний тот бросок короткий.

От прядки белокурой тень,

Кровь на лице и на пилотке…

Остановившись, замер он,

И стала мокрою рубашка.

Она сидела за столом,

Его мечта, его Ромашка!

Он быстро вышел. Через час

Дух перевёл в волненьи тяжком,

Сказал: «Сестра, цветы для Вас! »

И ей вручил… одну ромашку!