Как разглядеть за днями 

след нечёткий?

Хочу приблизить к сердцу

этот след…

На батарее 

были сплошь – 

девчонки.

А старшей было 

восемнадцать лет.

Лихая чёлка 

над прищуром хитрым, 

бравурное презрение к войне…

В то утро 

танки вышли 

прямо к Химкам.

Те самые.

С крестами на броне.

И старшая, 

действительно старея, 

как от кошмара заслонясь рукой, 

скомандовала тонко:

- Батарея-а-а!

(Ой мамочка!..

Ой родная!..)

Огонь! – 

И – 

залп!

И тут они 

заголосили, 

девчоночки.

Запричитали всласть.

Как будто бы 

вся бабья боль 

России 

в девчонках этих 

вдруг отозвалась.

Кружилось небо – 

снежное, 

рябое.

Был ветер 

обжигающе горяч.

Былинный плач 

висел над полем боя, 

он был слышней разрывов, 

этот плач!

Ему – 

протяжному – 

земля внимала, 

остановясь на смертном рубеже.

- Ой, мамочка!..

- Ой, страшно мне!..

- Ой, мама!.. – 

И снова:

- Батарея-а-а! – 

И уже 

пред ними, 

посреди земного шара, 

левее безымянного бугра 

горели 

неправдоподобно жарко 

четыре чёрных 

танковых костра.

Раскатывалось эхо над полями, 

бой медленною кровью истекал…

Зенитчицы кричали 

и стреляли, 

размазывая слёзы по щекам.

И падали.

И поднимались снова.

Впервые защищая наяву 

и честь свою 

(в буквальном смысле слова!).

И Родину.

И маму.

И Москву.

Весенние пружинящие ветки.

Торжественность 

венчального стола.

Неслышанное:

«Ты моя – навеки!..»

Несказанное:

«Я тебя ждала…»

И губы мужа.

И его ладони.

Смешное бормотание

во сне.

И то, чтоб закричать 

в родильном 

доме:

«Ой, мамочка!

Ой, мама, страшно мне!!»

И ласточку.

И дождик над Арбатом.

И ощущенье 

полной тишины…

…Пришло к ним это после.

В сорок пятом.

Конечно, к тем, 

кто сам пришёл 

с войны.