судья

Упал на пашне у высотки

суровый мальчик из Москвы;

и тихо сдвинулась пилотка

с пробитой пулей головы.

Не глядя на беззвездный купол

и чуя веянье конца,

он пашню бережно ощупал

руками быстрыми слепца.

И, уходя в страну иную

от мест родных невдалеке,

он землю теплую, сырую

зажал в коснеющей руке.

Горсть отвоеванной России

он захотел на память взять,

и не сумели мы, живые,

те пальцы мертвые разжать.

Мы так его похоронили —

в его военной красоте —

в большой торжественной могиле

на взятой утром высоте.

И если правда будет время,

когда людей на Страшный суд

из всех земель, с грехами всеми,

трикратно трубы призовут,—

предстанет за столом судейским

не бог с туманной бородой,

а паренек красноармейский

пред потрясенною толпой,

держа в своей ладони правой,

помятой немцами в бою,

не символы небесной славы,

а землю русскую свою.

Он все увидит, этот мальчик,

и ни йоты не простит,

но лесть от правды, боль от фальши

и гнев от злобы отличит.

Он все узнает оком зорким,

с пятном кровавым на груди,

судья в истлевшей гимнастерке,

сидящий молча впереди.

И будет самой высшей мерой,

какою мерить нас могли,

в ладони юношеской серой

та горсть тяжелая земли.

1942

Ярослав Смеляков.